 |
Н.А. Марков, директор
школы №4 г. Иванова
А.П.Чехову принадлежат слова: «Там хорошо, где нас нет. В прошлом нас уже нет, и оно кажется прекрасным». С ними трудно не согласиться. Хотя применительно к детским и подростковым годам большинства из нас этого аргумента явно не достаточно. Я, например, хорошо помню себя примерно с 1958 года, даты поступления в школу села Загорья Гаврилово-Посадского района. Золотое это было время, несмотря на то, что великая, разрушительная война, погубившая много моих земляков, закончилась чуть более десяти лет назад.
50-е годы. Живы и молоды твои родители, ты в окружении многочисленных родных и двоюродных братьев и сестер, имеешь редкую возможность насладиться бесценным общением с двумя бабушками и дедушкой. В селе вполне хватало ровесников: многие семьи насчитывали по пять — шесть детей. Несмотря на лежавшую на всем тень очевидной бедности, настроение моих односельчан в конце пятидесятых — шестидесятые годы уверенное, вдохновенное, оптимистическое. Мы, и дети, и взрослые, ощущали себя гражданами самой великой державы — победительницы и, естественно, являлись ее убежденными и непреклонными патриотами: искренне гордились успехами в космосе, Гагариным, надеялись через двадцать лет после 1961 года пожить при коммунизме.
Наблюдая чудачества Хрущева, краешком поучаствовав в его «кукурузной» эпопее, на своей шкуре испытав отсутствие белого хлеба и некоторых других продуктов питания, подростки в те годы широко раскрытыми глазами лицезрели гигантскую индустриализацию сельского хозяйства. За короткий срок вместо трофейных студебеккеров и отечественных «полуторок» на село пришли наши «газы» и «зисы», взамен тракторов на металлическом ходу с шипами и без кабин появились современные, достаточно мощные агрегаты советского производства. Страна богатела, набирала ход, а вместе с ней поднимался на ноги и наш родной колхоз, который с середины шестидесятых годов получил симпатичное, многообещающее название «Свобода». Все тогдашние заметные достижения и успехи зиждились не на халявных нефтедолларах и безудержном импорте, а на колоссальном, живом, неутомимом и зачастую бескорыстном труде наших отцов и дедов. Конечно, неправы те, кто пытается доказать, что после пресловутого раскрестьянивания деревни в тридцатые годы люди перестали работать. Напротив, в интересующий нас период мои земляки колхозное воспринимали как свое, собственное, а потому и трудились на общественное благо много, слаженно и не щадя себя. Были среди них и такие, кто с утра промышлял, как бы разжиться горькой, но подобных уникумов было очень немного, буквально единицы, и они оказывались стойко презираемы селянами.
С пристрастием наблюдая то давнее прошлое, не устаешь до глубины души удивляться и искренне восхищаться, с каким очевидным почтением и, я бы сказал, внутренним трепетом колхозники относились к кормилице земле. Только в страшном сне им могло присниться, чтобы она в обозримом будущем где-то оказалась совершенно не нужной и зарастала чертополохом или лесом. В те нелегкие времена все черноземные площади по-хозяйски, с потом и мозолями распахивались, бережно, с любовью, до последнего клочка обрабатывались, а под естественными сенокосами оставались лишь овраги да неудобицы. В личных подворьях даже добрые соседи серьезно ссорились из-за каждого спорного квадратного метра бесценной землицы-матушки.
Вот в каких общественных, экономических и эмоциональных условиях проходило наше небогатое детство, отрочество и взросление, где, невзирая на многочисленные лишения, отсутствие порой элементарных условий для жизнедеятельности растущего организма, нам было хорошо, комфортно. Мы ощущали себя счастливыми, надежно защищенными детьми на отеческой земле, столетиями намоленном месте, среди близких людей, в привычной стихии. Стабильность нашего образа жизни целиком и полностью определялась следованием значимым традициям, которые веками сложились в крестьянской среде. И мы воспринимали их как данность, которая ни в коей мере не подвергалась никакому сомнению. «Жизнь подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные – торговать, а самые счастливые – смотреть» (Пифагор). Нам же ни в раннем детстве, ни в зрелые годы не суждено было по жизни ни смотреть, ни торговать, а в основном состязаться, что обозначало: трудиться – наш удел, и другого назначения ни я, ни мои друзья не видели.
Работать мы начали рано, даже слишком рано. Обладая колоссальной детской энергетикой, желанием скорее все постичь, стремясь побыстрее стать большими, мы, четверо друзей-ровесников, после окончания занятий в школе и в каждые каникулы постоянно крутились около взрослых, естественным образом постигая азы солидного крестьянского труда. Особенно привлекали нас колхозные лошади. А так как в условиях дефицита механизмов их стада насчитывали десятки голов, у каждого из детей появилось по любимой коняге, за которой услужливо ухаживали, исправно купали в реке и на которой с готовностью выполняли мелкие поручения бригадира.
В двенадцать мальчишеских лет колхоз уже серьезно рассчитывал на нас в напряженные сельскохозяйственные периоды, когда людей в бригаде катастрофически не хватало. А такие трудные моменты продолжались в течение почти всего лета. В июне мы на лошадях вывозили на паровые поля с животноводческих ферм накопившийся за зиму навоз. Затем подходил сенокос, где нас сначала назначали в качестве управляющих лошадьми, а лет в пятнадцать – скирдующих, то есть собирающих с лугов и полей сено, прочие корма и свозящих их к скирде, месту складирования. В августе мы в поте лица трудились на току с зерном, которое днем и ночью сортировали, сушили и грузили на машины для сдачи государству. Помимо указанных работ, нас приглашали пасти лошадей, в том числе в ночном.
О нормировании рабочего дня подростков, конечно, никто не думал. Трудились они наравне со взрослыми, заметно уставая, да и силенок нередко не хватало. В летний период приходилось просыпаться затемно, часа в три утра и идти запрягать лошадь. А покуда они это делали, молодые женщины и девчонки, что придавались им в напарницы для перевозки кормов животным, успевали у себя подоить коров и выполнить необходимые обязанности по уходу за домашней живностью. Далее шел ударный труд на благо всех – примерно до восьми часов утра, пока жаркое летнее солнце не вынуждало скирдующих покинуть уборочную площадку. Потом следовало купание уставших лошадей в прохладной реке – и глубокий сон, пока не спадал невыносимый дневной зной. Под вечер все продолжалось вновь, и бесконечный трудовой день заканчивался часов в девять, после захода солнца. Уставшие подростки шли не отдыхать, а на молодежную вечеринку, где обыкновенно было многолюдно и весело.
И все-таки, несмотря на явно не посильный труд, серьезные лишения, добровольный отказ от части удовольствий и прелестей детского и подросткового возраста, сейчас, по истечении многих десятилетий, я нисколько не сожалею о своем выборе. Благодарный общественный труд воспитал нас, закалил и нравственно, и физически, подготовил к плодотворной взрослой жизни. Вспоминая те родные, далекие годы, каждый из моих ровесников теперь забывает о доставшихся тяготах и некоторых других неприятных моментах, но с чувством удовлетворения помнит о подлинных радостях этого труда, о том, с каким душевным подъемом, насколько дружно, с легким юмором мы его делали. В нашей крепкой памяти навсегда остались разнообразные детские игры и жизнелюбивые утехи, что всегда сопровождали изнурительный и нередко однообразный труд.
Игра являлась непременной составляющей нашего быстрого взросления и выражала собой необъятную креативность и удивительную изобретательность тогдашних подростков. В те времена не было всепоглощающих компьютеров с многообразием игровых программ. Примитивный телевизор являлся большой редкостью, и посмотреть его доводилось нечасто. Любой велосипед считался чуть ли не вожделенной мечтой каждого мальчишки. Поэтому наша игровая деятельность целиком и полностью проходила под открытым небом, на свежем воздухе, на высоком эмоциональном накале, требовала больших затрат физических сил и носила ярко выраженный сезонный характер. Весной, когда только что сходил снег, все дети собирались под ласковым солнцем на задворках домов, на просторной, не до конца просохшей лужайке, где играли в быструю лапту, в точные «козлы». Затем приходила пора любимому футболу: за окраиной села на более-менее ровной площадке длинными вечерами гоняли резиновый мяч. В жаркие летние дни дети с утра до ночи – на спасительной реке. По осени – веселые, ватагой походы в лес за вызревающими орехами и чарующими грибами. Когда, наконец, с огорода убрали капусту, мы выдергивали из земли оставшиеся кочерыжки и складывали их в качестве боеприпасов для ведения военных действий. Замерзала река – все мальчишки на неокрепшем льду: на примитивных ледянках устраивали бешеные гонки на время, играли в русский хоккей. А дальше долгожданные зимние утехи: ходьба на лыжах с валенками, катание с горы на салазках и прочее- прочее.
Таким образом, наше детство, пора взросления пришлись на непростое, но весьма правильное в нравственном отношении время. Оно, как мне сегодня представляется, указало сверстникам верное направление в дальнейшей суровой жизни и в полной мере подготовило их к тем немалым испытаниям, которые ждали всех в конце восьмидесятых — девяностые да и последующие годы. Мои друзья детства прошли их без особенных проблем, ни на мгновение не утеряв того посоха жизни, который получили в длинную дорогу в те благословенные годы на заре нашей жизни. Никто из них не обанкротился, не спился, не потерял здоровья, не умер, не дожив до пятидесяти лет: каждый и сейчас продолжает в меру сил выполнять свое важнейшее предназначение — быть человеком. И думаю так оно и будет, поскольку с нами всегда мощные жизненные опоры – родная земля и бесценные воспоминания о прекрасном босоногом прошлом.